Зазвонил телефон. Но Пауэл не взял трубку, а только посмотрел на часы. Ночь эта, казалось, никогда не кончится. Но Пауэл — «сова» по натуре — чувствовал себя бодрым и свежим. Телефон звонил очень долго и наконец умолк.
Пауэл погасил свет и вышел. Он сел в машину, стоявшую у подъезда, и включил двигатель.
Рим еще спал. Пауэл на большой скорости ехал по узким улочкам района Монти. Он хорошо знал эту дорогу. Вот Тор деи Конти, а потом крутой подъем вверх по Салита дель Грилло.
У мрачного палаццо князя Анкизи он остановил машину и прошел во двор. Помедлив на крыльце, постучал железным кольцом в дверь.
Ждать пришлось недолго. Старый слуга, с лицом еще мрачнее обычного, впустил его. Они поднялись по лестнице, прошли по длинному коридору и остановились у закрытой двери.
Когда Пауэл повернул ручку, собираясь войти, старый слуга исчез. Просторный зал был слабо освещен канделябрами, стоявшими на массивном старинном столе.
За ним живописно расположились, словно апостолы на Тайной вечере, человек десять. В центре сидел князь Анкизи, возле него профессор Баренго, потом синьора Джаннелли, портной Пазелли и какие-то другие незнакомые призрачные фигуры.
Никто не двигался, но все глаза были устремлены на Пауэла. Чувствовалось, что к встрече здесь готовились и ждали ее. Пауэл почти бесшумно прошел по старинному мозаичному полу и остановился метрах в двух от стола. Казалось, это обвиняемый предстал перед грозным судилищем.
Двое мужчин поднялись из-за стола, прошли к двери и встали по обеим сторонам, словно стражи.
Суровый взгляд Анкизи был неотрывно устремлен на Пауэла. Голос князя, хоть и негромкий, звенел от волнения и эхом отдавался под высоким сводом зала.
— Наконец. Я уже не надеялся увидеть вас.
Пауэл саркастически оглядел присутствующих:
— Вы забываете, что я джентльмен.
— Джентльмены обычно держат свое слово.
— Именно так. С того момента, как вы попросили меня назначить лекцию на тридцатое марта, я держал слово.
Заговорил Баренго:
— У вас было по меньшей мере два часа, чтобы одному выполнить поручение, которое мы дали вам.
— Итак? — подхватила синьора Джаннелли.
Пауэл обвел собравшихся взглядом. На этот раз он улыбнулся открыто и непринужденно:
— Неужели вы всерьез думаете, будто я нашел знак повеления?
Анкизи положил руки на стол:
— Духи, которые руководят нами, предусмотрели каждую деталь, каждую мелочь в этой мистерии.
— Вы должны были найти его, — сказал Баренго.
— Так ведь это мог сделать только посвященный.
— Форстер знал, что вы сотрудничаете с нами?
— Нет.
Снова заговорила Джаннелли:
— Почему вы захотели присоединиться к нам?
Пауэл взглянул на нее с тенью сочувствия:
— Скажем так… из любопытства.
— Вы обманули нас. — Лицо Баренго горело гневом и презрением. — Вы посмели посмеяться над нами!
— И не только над нами… — прошептал Пазелли и, подняв палец, указал на потолок.
Анкизи медленно, не отрывая глаз от Пауэла, поднялся из-за стола:
— Волею оккультных сил проклинаю вас!
Пауэл оставался невозмутимым, только перевел взгляд на руки своих собеседников:
— Хорошо, князь, но сейчас, если позволите, даже для такого ночного бродяги, как я, уже очень поздно или слишком рано. Я хотел бы откланяться.
Никто не шелохнулся. Двое немых стражей стояли у дверей, скрестив на груди руки.
— Мне пора ехать. — Пауэл качнулся с пятки на носок и обратно.
— И далеко думаете уехать? — спросил Анкизи.
— Далеко. Прямиком в Англию. — Пауэл медленно отступил и сделал вид, будто нюхает гвоздику у себя в петличке. — Видите этот цветок, князь? Он похож на обычную гвоздику, но на самом деле это чудо техники. — Он насмешливо улыбнулся. — Техники, господа, а не магии.
Пауэл попытался понять, какое впечатление произвели его слова. Сейчас все присутствующие и впрямь казались ему призраками, существами из иного мира.
— Этот цветок — крохотный передатчик, — продолжал Пауэл. — Радио, связывающее меня с полицией. И если через несколько минут я не выйду отсюда, вы все будете арестованы.
Он повернулся и спокойно направился к выходу. Стражи, поймав взгляд Анкизи, отошли в сторону. Пауэл обернулся и попрощался легким поклоном с присутствующими.
Закрыв за собой дверь, он выдернул гвоздику из петлички, положил ее на подоконник и, засунув руки в карманы брюк, почти вприпрыжку спустился по лестнице.
Подходя к своей машине, он все еще улыбался. Но, опустившись на сиденье, принялся тереть глаза. Он чувствовал себя усталым. Включив двигатель, он взглянул на приборный щиток, к которому была прикреплена его собственная фотография с надписью: «Не спеши! Думай обо мне!»
Он вспомнил об Англии, о Лондоне и друзьях, которых вновь встретит на родине… Затем почти автоматически развернул машину и, подав сначала назад, нажал на педаль газа.
Пауэл не заметил своей ошибки и вместо крутой дороги, ведущей вниз, свернул чуть левее — на длинную и такую же крутую лестницу, идущую параллельно этой дороге.
На большой скорости, подскакивая на каждой ступеньке, машина понеслась вниз. Пауэл не мог удержать ее. Он попытался затормозить, но педаль тормоза заклинило, и автомобиль перевернулся на бок.
В таком положении машина летела до самого конца лестницы. Огонь вспыхнул мгновенно, и спустя несколько секунд раздался взрыв.
* * *
Вечером накануне отъезда Эдвард пригласил Барбару в маленький ресторан неподалеку от площади дель Пополо.
Грустным и тихим был этот прощальный ужин. Неожиданная, страшная и нелепая смерть Пауэла, в которой было больше вопросов, чем ответов, свела на нет хрупкое равновесие, которое установилось у Эдварда во взаимоотношениях с окружающим миром после той последней мартовской ночи. Его запавшие, подчеркнутые синими полукружьями глаза беспокойно вглядывались в людей, проходящих за окнами ресторана. Казалось, он кого-то искал или ждал.
Они с Барбарой говорили о Пауэле. Как странно — этот добродушный жизнелюб оказался, в сущности, совсем одиноким человеком. В Англии семьи у него не осталось. Здесь, в Риме, он вел холостяцкую жизнь. И вот вчера на протестантском кладбище на южной окраине Рима стало одной могилой больше.
После ужина они поднялись на холм Пинчо и долго молча смотрели на закат. Так они прощались. Эдвард с Барбарой и Римом. Барбара с Эдвардом. И оба с непостижимым, еще не до конца понятым ими отрезком своей жизни. Уговорившись встретиться нынешним летом в Лондоне, они расстались.
Возвращаться в гостиницу Эдварду не хотелось. Ему не давало покоя чувство, будто его ждут где-то. Он сел в «ягуар» и через несколько минут уже медленно ехал по набережной в сторону Трастевере. Проезжая по мосту Гарибальди, он бросил взгляд на остров Тиберина: на этом сложившем весла корабле отправилась в свое последнее плавание Оливия.
Он без труда отыскал площадь возле церкви Санта Мария ин Трастевере, где спал глубоким сном после той странной ночи в таверне «У Ангела». Дальше он пошел пешком.
Эдвард шел по тем же улочкам и переулкам, что и при первой ночной прогулке вместе с Лючией, девушкой, которая привела его в другой Рим и навсегда впечатала образ этого другого города в его сердце.
Арки, темные своды, часовенки… тишина и сумрак. Эдвард шел уверенно и спокойно, словно прекрасно знал дорогу.
И он без всякого усилия нашел то, что искал. Или, быть может, то, что он искал, нашло его само.
В какой-то момент он вдруг понял, что стоит перед невысоким старинным домом. Над входом была прибита вывеска: «Таверна „У Ангела“».
Сердце его сильно билось, когда он спускался по лестнице в просторный подвал.
Керосиновые лампы и несколько факелов на стенах освещали помещение. Слуги, хлопотавшие возле очага, сошли, казалось, с гравюры Пинелли. И хозяина Эдвард узнал — того, худого и длинноволосого.
В таверне не было никого, кроме женщины, сидевшей за грубо сколоченным столом спиной ко входу. Светлые распущенные волосы поверх старинной шали…
От радости на глаза Эдварду навернулись слезы. Он поспешил к женщине.
Это была не Лючия. Волосы оказались просто седыми. А платье — обычным, цыганским. Лицо, когда-то, несомненно, красивое, теперь было испещрено морщинами. Однако возраст ее определить было невозможно.
Женщина улыбнулась Эдварду:
— Отчего так смотришь на меня? Садись!
Эдвард медленно опустился против нее на стул.
— Я ищу одну девушку…
— Разве не меня? — Женщина рассмеялась. Смех был легкий, девичий. Эдвард, словно загипнотизированный, не мог отвести от нее глаз.
— Знаешь, кто я?
Эдвард не отвечал. Она тряхнула головой, и легкие седые волосы упали на ее лицо.
— Я — колдунья… Хочешь выпить?
Она поднесла кувшин с вином к стакану, вдруг оказавшемуся перед ним, но Эдвард отказался от угощения, закрыв стакан рукой.
